мнением большинства русских! Может быть за это ему и отомстили?» Рокотаев поднял взгляд – толпа предупредительно раздалась вокруг темноволосой женщины в зеленом костюме. Рокотаеву опять захотелось пройтись насчет происхождения второго своего визави, но он уже встал в колею, когда вопросы и ответы следуют как мгновенный обмен ударами. Он участливо улыбнулся : «Госпожа журналистка, Вы схожи с Вашим коллегой – не представляетесь, когда задаете неудобные вопросы.» И опять он вызвал смех у присутствовавших. «Я Ilona Gerlach, от Hessische Rundblick…» «Госпожа Герлах, ну где в моих словах Вы нашли, что я сказал о большинстве россиян? Кстати, в России, и об этом неоднократно говорил президент России Путин, проживают не только русские. Вам стыдно этого не знать, госпожа Герлах!»
Та, не изменившись ни в лице, ни в тоне, продолжила допрос : «…ведь не секрет, что в вашей стране большинство населения нетерпимо относится к геям!?» Рокотаев ожидал чего-то подобного : «То есть, госпожа Герлах, Вы полагаете, что журналиста из России убили те, кто не любит геев? Что дало Вам повод такое утверждать?»
В такого рода перебранках всегда побеждал тот, кто умел первым выстрелить вопросом. Журналистка, замешкалась : «Я совсем не хотела этого сказать. Но отсутствие толернтности к инакомыслящим в Вашей стране вынуждает задавать такие вопросы…» Рокотаев перебил : «Вы хотели узнать о конкретном виновнике или о причине, о которой не знает даже ваша полиция?» Он обвел зашушукавшуюся толпу довольным взглядом.
Не давая ответить госпоже Герлах, он заявил : «Уважаемые господа! От имени консульства России я выражаю гневное негодование из-за подлого убийства представителя свободной прессы в стране, где свобода прессы абсолютна. Мы надеемся, и руководство полиции Франкфурта нас заверило, что будут предприняты все меры по поиску убийц и их наказания. Я убежден, что это самый главный итог нашей встречи здесь. Если уважаемые журналисты хотят поближе и точнее узнать…» – Рокотаев задержался глазами на фрау Герлах – «…о состоянии свободы вообще и прессы в частности в России, то мы сможем организовать пресс-конференцию, на которой ответим на все ваши вопросы. Даже самые острые. А сейчас позвольте нам – и Вашей полиции! – уделить полностью внимание неотложному делу по раскрытию этого ужасного преступления! Простите, но я вынужден с вами расстаться!»
Рокотаев был собой доволен. Георгий стоял все это время, как каменный. Журналисты не расходились, разговаривая меж собой. Шоферу Рокотаев приказал возвращаться в консульство.
В последние дни, в короткие предрассветные часы к нему приходили родители…
Они почти исчезли из его памяти. Он не знал, живы ли они, и уже не хотел этого знать. Он сохранил единственную фотографию, на которой они были совсем молодые и счастливые. Он редко видел улыбку на лице отца. Да и мать чаще ворчала и улыбалась, будто стесняясь. Он не мог вспомнить, видел ли родителей вдвоем, так же, как на выцветшем снимке шестидесятилетней давности. Он написал им с тех пор, как уехал из дома, только четыре письма. Письмам он предпочитал разговоры по телефону. Его удивляли, когда он звонил им в увольнении, их постоянно старевшие голоса. Потом только он сообразил, что между звонками проходило время необратимого изменения. И эти старившиеся голоса становились тем препятствием, которое еще больше разделяло его с родителями. Они же превращались в тени на том берегу Стикса…
Первое письмо он написал из Рязани, на плацу, стоя на котором полчаса назад он услышал свою фамилию в приказе о зачислении. Он не побежал в город вместе с ошалелой от радости толпой счастливцев. У входа в канцелярию он нашел скамейку – обычную доску на двух врытых столбах – и тут же, на ней написал полторы страницы о сданных экзаменах. Хотел добавить, чтоб не волновались, но, поколебавшись, сложил листок и сунул в конверт. Он только надписал обратный адрес училища на заклееном конверте, как к нему подошел маявшийся от скуки дежурный офицер. «Звонить папе-маме не пойдешь, товарищ почти курсант?», – полюбопытствовал капитан. «Потом позвоню…», – неохотно буркнул он. Офицер засмеялся : «Потома уже не будет. Учеба, танцы, девушки, наряды. Хоть пригласил родителей на присягу?» Он молча кивнул, глядя себе под ноги. Офицер увидел, что собеседник не настроен на разговор, пожелал успехов и двинулся неспешно дальше.
Он обидел дежурного, но не испытывал никакого сожаления. Несколько десятков шагов с плаца на эту скамейку стали для него началом пути, с которого не было поворота назад. Пути, на котором не оставалось человеческих чувств, кроме выполнения задачи. Он понимал, что перестал принадлежать себе, зато он был не одинок. Присутствие многих других, как и он, выбравших Дорогу, делало крепче и увереннее. На этой дороге не нужны были люди из прошлой жизни. Их безжалостно отрезала от него невидимая стена…
Судьба, которую он себе выбрал, делила отмеренное время на непересекавшиеся отрезки. Прежние люди и события вытеснялись другими людьми и другими событиями. Он постоянно ощущал, как стена окружает его, не давая уйти, исчезнуть, скрыться. И в любой момент его жизнь могла снова рассечься…
…В эти несколько августовских ночей он оказался одинок среди бескрайнего мира. Не было пока еще за плечами Стены, но ее незримое присутствие опять давило его. Появлявшиеся в предутренние часы родители были предвестником, что снова сомкнется за ним непреодолимая завеса. Они словно торопились увидеть его, хотя-бы во сне…
…После торжественного прохождения курсанты, принявшие присягу, растворились в море родственников. Снова опустел плац. На нем, кроме него, остались стоять еще шестеро. Все сначала неуверенно крутили головами, не сходя с места, и со смущенными улыбками, подошли к нему. Перебрасываясь невеселыми шутками, оставшиеся поглядывали с завистью на толпу, стоявшую в очередь на КПП. По кругу пожали друг другу руки и назвались по именам. Все оказались одного возраста, сразу после школы. Все, кроме него, детдомовцы. Кто-то предложил сходить в парк в город, но тут их поймал озабоченный полковник, начальник их курса: «Товарищи курсанты, пусть молодежь гуляет, а мы с вами лучше займемся полезным делом,», – и он пригласил их за собой.
Матрасов, кроватей и тумбочек оказалось бесконечно много. Зато они смогли без суеты сходить в столовую, где их накормили до отвала за всю роту. Немолодая подавальщица участливо приговаривала : «Кушайте, хлопчики. Когда снова так поедите!?» Она вышла к повеселевшим парням, старательно очищавшим очередную тарелку, обошла их стол и внезапно погладила именно его по затылку и ушла к себе. Он замер, парни засмущались и опустили головы
